МИНСК, 13 фев — Sputnik. Самое удивительное, что нынешняя молодежь знает об отце, признается Наталья Машерова. И не по учебникам, а по живым историям, которые передаются из уст в уста во многих белорусских семьях. В этом Наталья Петровна не раз убеждалась, когда вела прием как депутат.
У многих есть свои истории о Машерове. Он ведь много ездил по республике, часто общался с людьми. Он любил людей, и они отвечали ему взаимностью.
О феномене отношений, обаянии, работоспособности и смертельной аварии Sputnik расспросил любимую дочь Машерова Наталью Петровну. В ходе разговора к нам присоединился супруг Натальи Петровны, доктор физико-математических наук, профессор БГУ Владимир Петров.
Старый свитер
- В биографии Петра Мироновича были несколько фактов, которые могли бы оказаться фатальными для карьеры советского партработника: его отца репрессировали, он сам был в плену, потом находился на оккупированной территории. Вы, кстати, знаете, за что забрали Мирона Васильевича?
Наталья Машерова: Был донос. Он состоял в колхозе, но вы же знаете — злопыхателей было много. Есть несколько версий, кто и по поводу чего написал донос, но конкретного ничего нет. Сестры отца тогда были еще детьми. Папы не было дома — он учился. Бабушка ушла из жизни. Поэтому точных подробностей у нас нет. Знаем лишь, что Мирон Васильевич не доехал до места заключения. У него было больное сердце.
- А о своей матери ваш отец рассказывал?
Наталья Машерова: О маме он мало говорил, потому что считал себя виновным в ее гибели. Она была связной партизанского отряда. Ее вместе с другими подпольщицами арестовали, пытали, а потом убили. Они через сутки освободили Россоны, но все подпольщики уже были расстреляны. И бабушка тоже. Когда их выкопали из общей ямы, папа смог узнать бабушку только по платью в горошек — настолько эти женщины были замучены. Конечно, надо было забирать родных в партизаны. Но всех забрать было невозможно…
Это была такая боль… Он, даже когда на ее могилу приходил — это знают все Россоны, — не уходил, повернувшись спиной. Он пятился от нее по аллее — шел лицом к ней, спиной ко входу.
- А что он рассказывал о войне? Вспоминал?
Наталья Машерова: Вообще не вспоминал. Мама что-то рассказывала. Его сестры что-то рассказывали. Помню, сидим за столом, мама рассказывает, а он только говорит: "А ты откуда это помнишь?" Он же всю войну был в самом худшем свитере. Почему? Потому что, когда погибал кто-то, надо было хоронить. И он снимал с себя (а ему всегда старались связать получше, потеплее, потому что они годами сидели в лесу, ему же почку удалили) и одевал свой новый свитер на того, кого хоронили. И опять ходил в старом.
- Интересно, что будущему начштаба бригады имени Рокоссовского Георгию Казарцеву тоже запомнился свитер Машерова. Он рассказывал, как при первой встрече увидел высокого улыбающегося парня — в вязаной кофте с короткими рукавами.
Наталья Машерова: Рукава у него были короткие, потому что рубашек подходящих не было. Потом, когда он уже был первым секретарем, мама как делала: покупали сразу две одинаковые рубашки — отрезали от одной и наставляли к другой.
Знаете, какой он модник был! Когда он в институте учился, его мама даже сердилась, потому что нередко слышала: "Мама, ты опять мне не так погладила рубашку, брюки". И он переглаживал. Сам в речке стирал, сам гладил. Мама рассказывала, что, когда он к ней на свидания ездил на велосипеде, прищепками брюки защипывал, чтобы не запачкать.
А что касается войны… Вот про побег из плена он рассказывал. Сам рассказывал. Говорил, что теплушка была забита так, что пошевелиться было нельзя. Но он нашел еще несколько таких же ребят, с которыми решил бежать. На каждой платформе стояли автоматчики, в самой теплушке — плач, крик, но как только по вагону пошло: мол, пропустите, бежать будут, наступила тишина. И все старательно так перекручивались, выталкивали-проталкивали этих молодых ребят. И они в какой-то момент смогли выпрыгнуть из окошка… По ним стреляли. Папа потом искал этих ребят, хотел узнать, что с ними стало, но не узнал. А он пешком пошел домой в Россоны. Днем спал, по ночам шел. В Литве и Польше в дома старался не заходить. А в Беларуси уже заходил иногда — попросить чего-нибудь поесть.
А мама же тоже из плена бежала. И тоже пришла в Россоны. Спросила у Дарьи Петровны, папиной мамы: что делать? А бабушка сказала: "Петя здесь, Петя скажет, что делать". Петя до войны был учителем физики и математики — он отправил своих учеников в лес. Девочек не взял, они на него тогда очень обиделись. У него же был очень большой авторитет как у учителя. А мальчики его ждали в лесу почти месяц: он был ранен и прятался в доме бабушки.
Владимир Петров: А вы знаете, что тогда ему пианино жизнь спасло? Это Полина Андреевна, теща моя, рассказывала. Когда они устроили засаду на шоссе, его ранило в ногу. Шли грузовая и легковая машины. Немцев убили. А среди документов нашли список людей, которых в Россонах должны были арестовать, — все подполье. Потому тогда и решили в лес уходить… Петр Миронович был ранен. Дополз до Россон, его спрятали под кровать. Сначала у ученицы, потом переполз к матери. А по Россонам тем временем пошли облавы — и в дом пришли два немца…
А до этого была история: он провожал Полину Андреевну и забыл "аусвайс", пропуск. Его остановил патруль, и он немцам говорит: "Зайдемте ко мне, я тут недалеко живу, покажу". Немцы зашли, посмотрели пропуск и увидели пианино: "О, Musik"… И он сыграл им "Собачий вальс" — это все, что он умел играть. И что получилось: во время облавы в их дом пришли именно те двое немцев. Они сказали: "Здесь живет учитель, играет на пианино, здесь бандитов нет". И не стали обыскивать… А он лежал под кроватью. То есть его спас "Собачий вальс".
Вопреки Брежневу или заодно?
- Смотришь на фотографии тех лет, и кажется, что Петр Миронович был каким-то "несоветским" чиновником. Улыбчивый, открытый. А насколько ему было комфортно в советской системе и насколько, по вашим ощущениям, он был самостоятелен в действиях?
Наталья Машерова: Абсолютно комфортно, и он был самостоятелен. Всегда добивался того, чего хотел. Помню, поехали как-то на один из съездов — мы были тогда с ним, жили в гостинице "Москва"… Там был такой маленький номер, постоянно хлопали двери, звонил телефон. Помню, все время ношу чай, народ-народ-народ… И вдруг наступила тишина, абсолютная тишина: никто не приходит, не звонит телефон, мама тихонечко плачет, папа приходит с заседаний и курит.
Оказалось, он приготовил тезисы своего выступления, где сформулировал, что надо все категорически менять в стране — с самого верха. А тезисы сначала зачитывались на Политбюро. И Леонид Ильич говорит: "Ну, Петя, ты, как всегда, прав. Все это правильно, но рановато. Давай мы это обсудим через четыре года". Но папа считал, что поздновато, а не рановато, потому что общие тенденции он оценивал очень хорошо — и общемировые, и внутри страны. И вот, вопреки указанию "рановато", взял и выступил. После того как он выступил, у нас в гостинице наступила тишина…
На каждое заседание он уходил, и все ждали реакции. Напряжение было сильное. И вот через несколько дней Брежнев к нему подошел, пожал руку и сказал: "Молодец, ты настоящий коммунист". Тогда у нас снова застучали двери, зазвонил телефон. И все пошло своим чередом. Это же как на войне: если ты хочешь добиться победы, ты рискуешь. Власть — это всегда большой риск…
И, кстати, тогда, в 70-е, это было не рановато… Если бы тогда эти вопросы были решены, то, может, и не надо было принципиально разрушать то и строить новое. Папа очень этим болел.
- Не могу не спросить про отношения Петра Мироновича с Брежневым. В ходе подготовки большого материала к 100-летию Петра Мироновича общались с разными людьми, которым довелось с ним работать. Все убеждены: отношения были плохие. Это правда?
Наталья Машерова: С Леонидом Ильичом он был в очень хороших отношениях. Он же был из команды Брежнева. Я всегда сама набирала ему номер Леонида Ильича. Тот звал его Петя. Папа очень его уважал, это был умнейший человек. Сейчас пытаются смеяться над тем, как он разговаривал. Так у него же ранение в челюсть было во время войны. Грех смеяться над этим! Естественно, с возрастом все усугубляется.
Когда он стал стареть, появилось какое-то недопонимание. Но вы поймите, что власть — это не один человек. Это не Брежнев или Машеров, это когорта людей. Во всяком случае, папа смог добиться звания города-героя для Минска. Хотя сначала представлял он Беларусь, всю республику. И Леонид Ильич практически согласился, но Подгорный (Николай Подгорный — председатель президиума Верховного Совета СССР в 1965-1977 гг. — Sputnik) был из Украины, которая по известным причинам на такое звание претендовать не могла… В итоге папа все-таки сумел — не с первого, не со второго и не с третьего раза — убедить Леонида Ильича, что, если нельзя присвоить звание всей республике-партизанке, поскольку нет такого звания, то нужно хотя бы присвоить ее столице звание города-героя.
- А почему Брежнев четыре года не ехал вручать городу звезду Героя? Звание Минску присудили в 1974 году, а приехал он только в 1978-м…
Наталья Машерова: Брежнев не ехал из-за состояния здоровья. Он был очень больным. Между прочим, это же Брежнев пригласил папу на должность Косыгина, рекомендовал его на пост председателя Совмина. Поэтому спрашивать, какие у них были отношения…
Ну да, рассердился Леонид Ильич, когда однажды приехал под Новый год, а в Минске деревья все гирляндами увешаны… Папа ведь, куда бы ни ездил, отовсюду привозил что-нибудь для Беларуси. И у нас тогда у первых в Советском союзе стали украшать деревья. Было невероятно красиво. И Леонид Ильич рассердился: а почему в Москве лампочек нет?
Владимир Петров: Если эти отношения и были плохими, все равно он виду не подавал.
Наталья Машерова: Это да, это ты прав. Но что касается украинских коллег, он мог резко высказаться о них дома, что бывало очень редко. Он много говорил о работе, но редко обсуждал личности. А вот Хрущева, допустим, называл чуть ли не авантюристом. Говорил, что тот принес много вреда. Он не обсуждал культ личности, но говорил о том, что после этого съезда, где состоялось развенчание Сталина, вырастут поколения, которые будут формироваться без идеалов. Он говорил, что из них вырастут разрушители. Очень переживал.
Он всегда говорил: когда теряется нравственность, исчезает страна. Он очень много читал, его настольной книгой была книга Цицерона. Он ее читал и перечитывал. У него было уникальное собрание старых книг по истории Рима и Греции. Он мыслил, обобщал, постоянно пытался об этом говорить. Был философом. Но эту его нравственную составляющую никто не знал.
У него были хорошие отношения с Косыгиным. В конце концов, у нас в магазинах все было. Он очень смело обращался с экономикой. Хотя ему и было трудно… В 90-е думала: папа, твое же время пришло, когда можно самому распоряжаться и делать. Потому что в его время ничего нельзя было. Но он все равно находил возможности.
Конверты для Машерова и перенесенный Курган Славы
- Сегодня кажется, что люди идут во власть за властью. Со всеми вытекающими. А что для Петра Мироновича, как вам кажется, значило быть "во власти"?
Наталья Машерова: Я у кого-то прочла, что люди у власти, настоящие люди, которые приходят в этот мир что-то делать, жертвуют собой. Ты во многом несвободен. Ты в системе, и система от тебя требует многое и разного. Жить в этой системе и при этом созидать, оставаться самим собой, развиваться — для этого нужен талант. У папы этот талант, я думаю, основывался на том, что он очень любил людей. Ему все были невероятно интересны. Он ждал, когда мы с девочками пройдем с университетом мимо трибуны, потому что он должен был всем-всем на трибуне показать: видите, это университет идет, там моя Наташа, там мои внучки.
Он же приходил ко мне на все дни рождения, ну или почти на все, что меня очень сковывало. Я говорила: "Ну папа, может, ты сегодня занят?" А он: "Мне интересно!" И сидел с нами до 12, до часу ночи, разговаривал. Для него это была его жизнь.
Я думаю, что он был благодарен судьбе, что он у власти. Потому что, во-первых, это море, океан людей, интереснейших судеб. И во-вторых, это невероятные дела, которые можно делать. Его сестры рассказывали, что, когда они жили в деревне и ходили в школу, они слушали его, как сказочника. Он им рассказывал, какая в будущем жизнь настанет. Он рассказывал и про интернет, и про телевидение. Это в 30-е годы, откуда он это взял? Он очень много читал. Но, наверное, он еще и был человеком, который умел заглядывать в будущее.
Я помню, что, когда он стал первым секретарем ЦК, он с интересом рассказывал, по какому направлению мы будем идти, что должны делать. Помню, его только назначили, и на одном из заседаний бюро обсуждали сельское хозяйство. И вот он нам рассказывал: "Там была заявлена урожайность в четыре центнера по кругу, а я им сказал, что по всем параметрам с нашими землями мы сможем выйти на 28-30". Его коллеги, когда вышли с того заседания, крутили пальцем у виска — мол, ну совсем от успехов… Это невозможно, это нереально. Но дело в том, что он никогда нереальные проекты не выносил на обсуждение. Сначала он готовился, просчитывал. Очень тщательно просчитывал. И заглядывал он не на 20 и не на 30 лет вперед… Мне кажется, если бы не война и если бы он не стал руководителем республики, он бы был ученым, математиком, физиком. У него мышление ученого-аналитика.
Отец всегда говорил, что впереди у Советского Союза сложная судьба. И считал, что, когда страна окажется в сложной ситуации, мы сможем быть полезными только своими мозгами. Поэтому для него были важны инновационные проекты, высокие технологии.
Он делал ставку на молодых, его брат постоянно с ним спорил: "Что ты от этих зеленых можешь взять?" А отец всегда говорил, что мы мало на их плечи кладем, мы поздно их берем в свою обойму. Потому что придет время, когда мы (старшее поколение — Sputnik) не то что мыслить не сможем — мы ничего не поймем в этом времени. А они поймут. И не только поймут, а будут делать то, что нужно. Поэтому молодежь для него была всегда на первом месте. У него же всегда были самые молодые секретари райкомов.
- Тогдашняя молодежь, которая сейчас заметно в годах, вспоминает, что Машеров, даже когда отчитывал, только указывал на ошибки, никогда не унижал. Это правда?
Наталья Машерова: Знаете, как говорили те, кто с ним работал? Вот другой начальник тебя отчитает — пойдешь, махнешь рукой, и ничего не хочется делать. Папа не то что отчитывал — он раскладывал все по полочкам. И если мы в чем-то были виноваты, он усаживал нас напротив и выкладывал все, что мы сделали не так. Причем так, что дышать невозможно — кажется, лучше бы крикнул. Но после этого разговора ты выскакиваешь из кабинета — и бегом делать то, что надо. Он как-то открывал, показывал, что надо делать.
Думаю, дело в том, что он умел любить людей. Он показывал это не через слова, не через эмоции. Он абсолютно искренне делал все так, чтобы было лучше. Каждому человеку.
- Все, с кем мы общались, вспоминая Петра Мироновича, рассказывали о конвертах, которые люди то и дело пытались передать ему. Это были просьбы помочь. Охрана пыталась сдержать просителей, а Машеров подходил и забирал эти конверты.
Наталья Машерова: Ой, как он этого не любил! Да, он брал эти конверты и помогал. Но он этого не любил — потому что это значило, что его система плохо работает. Он считал, что эти письма должны к нему доходить как положено. И когда мама или я к нему подходили с чьей-то просьбой, он всегда нас отчитывал. Говорил: "Неужели вы не понимаете, что, когда вы мне передаете из рук в руки, у меня нет официального права помогать". Это кажется каким-то прекраснодушием… Но он действительно был таким человеком.
Я сказала, что он "любил" людей. Но это женское слово. Он, скорее, всех видел, старался обо всех знать, понимал и ощущал. Мне рассказывали об одном из собраний в Академии наук, папа должен был выступать. Он входил и должен был пройти к сцене через весь зал, а мест не было. И вот моя знакомая, которая там была, кстати, будущий лауреат Ленинской премии, рассказывала: "Нам места не хватило. И мы, девочки, нас было четыре человека, стали в дверях, чтобы его послушать. Он подошел, спросил, в какой области мы работаем, дошел до сцены, поднялся, взял два стула и принес нам". Потом за ним еще два стула подхватили и понесли туда… Но это не значит, что он искал популярности. Он был искренен в этом…
- Наверняка и при жизни, и особенно после его ухода были попытки упрекнуть Петра Мироновича в неверных шагах. А были ли проекты, о которых он сам сожалел? Признавал, что ошибался.
Наталья Машерова: Знаю, о чем вы. О мелиорации. Но причем тут он? Он же не мелиоратор, хотя он и читал, пытался вникнуть, но не мог же он быть специалистом во всех областях! Так посчитали ученые. Хотя он очень переживал. Хотел исправить, но не успел.
Владимир Петров: Я в те годы лежал в больнице с кинорежиссером Четвериковым (Виталий Четвериков — кинорежиссер, народный артист БССР — Sputnik). Он тоже попал туда с сердцем. А с сердцем стало плохо из-за реакции на его фильм "Половодье", который был сделан по заказу Петра Мироновича, чтобы рассказать, что натворила мелиорация, показать ее истинное лицо. Четвериков вскоре умер…
Фильм "Восхождение" по Быкову Москва тоже зарубила. Лариса Шепитько тогда сказала: "Поеду к Машерову, он партизан". И одного звонка Петра Мироновича было достаточно, чтобы этот фильм вышел на экраны.
Наталья Машерова: Фильм собирались закрывать, потому что война была показана очень натуралистично. Считалось, что войну нельзя так показывать. А папа посмотрел фильм и сказал: здесь маленькая толика того ужаса, который называется войной. И дал зеленый свет.
Он вообще очень своеобразно относился к идее войны. Он говорил, что войну надо показывать как самое страшное, что есть на планете. Нельзя ее приукрашивать, нельзя ее героизировать. Надо через судьбы людей рассказывать, как это страшно. А у нас в арсенале нет ничего, что мы можем предложить молодежи, кроме героики войны. Он считал это неправильным.
Хотя все, что было связано с войной, было для него свято. Он очень сожалел, я думаю, что не успел построить партизанский мемориал. Он к нему шел: Хатынь (мы же каждые выходные ездили всей семьей смотреть, как она строилась), Курган Славы… Вы знаете, что Курган Славы должен был быть через дорогу, внизу? Когда он поехал нам показывать работы по созданию Кургана, наша мама сказала: "Как это твои помощники считали — вон же горочка. Чего это вы Курган внизу ставите?"
А что касается Партизанского мемориала, он хотел, чтобы там были синтез живописи, архитектуры, скульптуры и музыки. Ему хотелось, чтобы это было единственное в своем роде место в мире. Для него это было важно. Он говорил: "Как только я построю этот мемориал, могу умирать: я все сделал на земле, на своей родной земле". Но строительство метро скорректировало планы — деньги пошли туда.
Создать Партизанский мемориал Машеров не успел. Он погиб 4 октября 1980 года в автокатастрофе. Споры о том, что это было — трагическая случайность или убийство, не утихают до сих пор. О том, что, по версии семьи, произошло тогда на московской трассе, читайте в продолжении интервью с Натальей Петровной Машеровой.
